которое она в меня вселила. Я боюсь, что разучилась писать. Понимаете. Это приходит ко мне периодически, и встает ребром. Я ведь больше ничего не умею делать. Мне не хватает АА с каждым днем. Она мой наставник и одна из наибольших моих составляющих. Это удивительно. А ведь практически как Анна Андреевна. То, что АА привнесла в мою жизнь - небывалое счастье. Я займусь собой, уеду на море, и пустоту смоет.
Для меня русская поэзия серебряного века – некий симбиоз: люди, личности, чье творчество объединено общим горем. Возможно, оно поддается рассмотрению субъективно, но его объективность настолько очевидна, что прослеживается на поверхности стихотворений.
Слух задевает звукопись. Она ломанная, но в то же время четкая, режущая, ледяная и настолько хрупкая, что ты боишься расколоть ее неверным вдохом, читая стихотворение на одном дыхании.
Лирика Державина, Пушкина, Лермонтова дает мне ощущение единичное, неизменное с годами. Да, перечитывая их, я чувствую с разной силой, но одно и то же. А классики двадцатого века оставили в наследство некую цветущую галактику, вызывающую чувства сложные, неоднократно свежие, истые, громкие, пространственные.
Анна Ахматова пронзает именем. Стихотворения – выдохи. И вся она нечто зимнее. Ее поэзия – живой оркестр, насчитывающий миллионы людей. Геометрически точная. Она блестящим осколком разрезала время, оставив половину себе, остальное отдав людям. Разительно ясная, я вижу ее: она в черном, но в таком особом, выбивающимся из тысячи-тысяч серых, темных оттенков.
Слова Анны Ахматовой – роковые. Они преисполнены жаждущей страстью к фатальности, но изливают мучительное смирение. Стихотворение “Молитва” 1915 года – поразительная загадка. Я помню, по телу пробежала дрожь, когда я первый раз прочитала его. Как? Откуда?
Она знает.
Тревожное, звонкое, как искусная работа ювелира все, что написала Анна Андреевна – тончайший фарфор. Прорвавшаяся дождем комет сквозь призму времени, она стала позвоночником своего народа, сохранив осанку.
Ее изумительная нежность звучит партией флейт и скрипок, это многоголосье объяло счет времени, сделав его кротким. Пределов для этой музыки – нет.
Для меня русская поэзия серебряного века – некий симбиоз: люди, личности, чье творчество объединено общим горем. Возможно, оно поддается рассмотрению субъективно, но его объективность настолько очевидна, что прослеживается на поверхности стихотворений.
Слух задевает звукопись. Она ломанная, но в то же время четкая, режущая, ледяная и настолько хрупкая, что ты боишься расколоть ее неверным вдохом, читая стихотворение на одном дыхании.
Лирика Державина, Пушкина, Лермонтова дает мне ощущение единичное, неизменное с годами. Да, перечитывая их, я чувствую с разной силой, но одно и то же. А классики двадцатого века оставили в наследство некую цветущую галактику, вызывающую чувства сложные, неоднократно свежие, истые, громкие, пространственные.
Анна Ахматова пронзает именем. Стихотворения – выдохи. И вся она нечто зимнее. Ее поэзия – живой оркестр, насчитывающий миллионы людей. Геометрически точная. Она блестящим осколком разрезала время, оставив половину себе, остальное отдав людям. Разительно ясная, я вижу ее: она в черном, но в таком особом, выбивающимся из тысячи-тысяч серых, темных оттенков.
Слова Анны Ахматовой – роковые. Они преисполнены жаждущей страстью к фатальности, но изливают мучительное смирение. Стихотворение “Молитва” 1915 года – поразительная загадка. Я помню, по телу пробежала дрожь, когда я первый раз прочитала его. Как? Откуда?
Она знает.
Тревожное, звонкое, как искусная работа ювелира все, что написала Анна Андреевна – тончайший фарфор. Прорвавшаяся дождем комет сквозь призму времени, она стала позвоночником своего народа, сохранив осанку.
Ее изумительная нежность звучит партией флейт и скрипок, это многоголосье объяло счет времени, сделав его кротким. Пределов для этой музыки – нет.